Ушедшее — живущее - Борис Степанович Рябинин
— Скоро в отпуск пойду, — говорит он с вожделением, предвкушая рыбную ловлю и охоту, и тут же добавляет: — Берильевую руду найду. Один человек свести хотел. Эх, лес — душа моя! Если в лесу раза три не переночую, будто и лета не видал!
— Про плавиковый шпат не забудь, — напоминает Павел Петрович.
Валов утвердительно кивает головой.
Невольно вспоминается легенда об Азов-горе. «Дорогое имечко», перед которым откроются все клады.
Ведь это Дмитрий Александрович — тот самый «умный человек», по выражению Павла Петровича, который не дал портить найденные на Азове мансийские вещи. Как только стало известно об азовских находках, Дмитрий Александрович не мешкая послал туда одного из работников райисполкома, тот отыскал еще четыре предмета. Валовым же были сделаны первые сообщения для печати. Он позаботился о том, чтобы ни одна из найденных вещей не была утеряна и вообще не пропала для науки, отправил их с нарочным в Свердловск. Ребята, нашедшие чудские украшения, вначале не придали им никакого значения. Зато сразу оценил их, как нечто чрезвычайно редкостное, Д. А. Валов.
Павел Петрович отлично знавал отца Валова, старого полевского золотоискателя и рабочего завода. Справляется о старшем Валове:
— Сейчас-то где? Жив?
— Председательствует в колхозе.
Между Бажовым и председателем рика — бесконечные разговоры, масса волнующих обоих тем, общие интересы. Но сегодня Валову не повезло. Хвалится, что знает все окрестности Полевского, в том числе и дорогу на Церковник, как свои пять пальцев, а заехали поглубже в лес — сбился, потерял ориентиры и нипочем не может их найти. Он смущен, озабочен, с загорелого лица льет пот в три ручья. Валов сидит позади шофера и, рискуя ежеминутно вывалиться из машины, всем корпусом переваливается через борт, зычно, слегка хрипловатым голосом, командует, указуя рукой:
— Давай туда! Сейчас Туранова гора откроется, там недалеко!..
Проходит полчаса. Дороги почти никакой, проехали уже не одну, а пять гор, но Церковник как сгинул. Валов не унывает:
— Как раз Туранову гору-то с другой стороны охватили!
Через десять минут:
— Кажись, последняя горушка…
Еще через четверть часа:
— По средней дороге угадали!..
На Церковник, однако, никак не угадаем. Николай Дмитриевич нетерпеливо ерзает на сиденье, с досадой поглядывает на Валова. Павел Петрович прячет улыбку в усах и бороде.
Наконец машина останавливается. Впереди завал, проезд закрыт. С обеих сторон возвышается зеленая стена молодого осинника, ольха, березы; над головой щебечут птицы; блестит роса на листве. Валов выскакивает из машины:
— Дай оглядеться. Ключ должен быть… — Потом решительно бросает: — Пошел на розыски. Кричать буду, значит, ехать надо!
Уходит, долго не возвращается. Пока его нет, я снимаю своих спутников, окрестные пейзажи. Павел Петрович фотографируется с полной готовностью, послушно принимая необходимые позы (характерное отношение его ко всему: раз надо, — значит, надо!). Я уж говорил, что на Азове мне удалось заснять его в дупле огромного пня, в Северке — за борщом в рабочей столовой. Он с нетерпеливым интересом взирает на мои манипуляции с объективом, охотно берется «щелкнуть» нас с Николаем Дмитриевичем.
— Ты наведи, а я уж сам спроворю.
— Облака на небе, погода не испортилась бы, — озабоченно замечаю я по привычке всех фотографов.
— Ничего, это ландшафтные…
Павел Петрович понимает искусство фотографии и знает, что, если снять со светофильтром, облака украсят снимок.
— Сколько лет здесь не бывал, — произносит он задумчиво. — А помню, все избегано было…
— Забыл Валов, — с сердцем говорит Николай Дмитриевич.
— А я не забыл, — невинно замечает Павел Петрович.
— А именно?
— А я и не знал.
У него отличное настроение, и он часто шутит, оставаясь серьезным в то время, как другие покатываются со смеху. Неудачи Валова и вызванная этим задержка не огорчают, а веселят его.
Издали доносится крик:
— Нашел ключ-от! Напился-а-а!
— Сходить и мне, напиться, — говорит Николай Дмитриевич, вылезая из автомобиля.
— Лягушек в живот напускать, — замечает Павел Петрович.
— Что такое?
— Из болота напиться…
…Наконец-то Церковник. Овальное лесное озерцо, заросшее осокой и рогозом. На воде плавают кувшинки, в воздухе шуршат стрекозы, перепархивают бабочки. Неподалеку скалистое нагромождение каменных глыб, точно ощеренная пасть сказочного дракона. Цепляясь корнями за трещины в камнях, тянутся вверх стройные молодые сосны.
Озеро искусственное. Образовалось на месте выработки: мыли золото. По свидетельству старожилов, все, кто работал здесь, должны были отчислять 40 % от добычи на постройку церкви. Церковь не построили, деньги, конечно, исчезли. Прииск заглох. Так и осталось, как память об этом жульничестве, сотворенном под флагом «богоугодного» дела, название «Церковник»…
* * *
Всюду, куда бы ни поехал здесь, натыкаешься на следы заброшенных старательских работ, на заросшие отвалы «пустой» породы, рытвины и ямы искусственного происхождения. Есть и свежие — золото продолжают мыть то тут, то там.
Сколько труда отдано этой земле, сколько «вбухано» силушки — кто сумеет подсчитать?
В лесу, в глухомани, старые шахты — место изуверской расправы белогвардейцев в годы гражданской войны с революционными рабочими. Осужденных заставляли самих прыгать в эти черные дыры, откуда несет могильным холодом. На опушке — скромный мраморный обелиск, установленный полевскими тружениками на месте гибели своих братьев по классу, отдавших свои жизни за торжество социалистической революции. А через километр, в низинке, приютилась промывочная фабрика. Поодаль от нее старатели крутят вороток над шурфом. У самой дороги лежит пузатый тяговый барабан (их еще применяют некоторые старательские артели там, где золото залегает на небольшой глубине) и — еще что-то такое, в чем разберешься не сразу.
В земле, обочь дороги, выкопано неглубокое, но вместительное углубление, вроде танковой аппарели, в каких на фронте укрывались танки от воздушного противника. Лежат два бревна. Концы их соединены поперечинами, а под поперечину подсунута толстая железная труба, так, что бревна образуют подобие какого-то неуклюжего коромысла. На одном конце коромысла сделан мостик, на котором свободно уместится телега, на другом конце, на жердях, навалена куча камней и несколько гирь. Уж не весы ли это?
И впрямь — весы. Старинные, сделанные по дедовским образцам, старательские весы для взвешивания руды.
— А ну-ко, попробуем, сколько потянем! — сказал Павел Петрович, ступив на мостик. Мостик даже не дрогнул.
Встал второй человек — тот же результат. Третий обок с первыми двумя — и после этого коромысло даже не качнулось…
— Да-а, — задумчиво протянул Павел Петрович. — Тут надо грузовик ставить, тогда, возможно, почувствуется… Хотя, пожалуй, большой точности и не требовалось!..
…К вечеру, на закате солнца, мы — в деревне Полдневой.
В районе Полдневой — истоки знаменитой уральской красавицы, реки Чусовой. Только не узнать ее
